
— Дети, вы готовы? Мы через пять минут выезжаем, бабушка уже ждет, — крикнула Лена, продолжая подкрашивать ресницы длинной тонкой кисточкой. Она наклонилась к зеркалу и, сморщив лоб, подняла брови, разглядывая, одинаково ли накрашены оба глаза.
Из детской комнаты послышалось задорное разноголосье:
— Да, мама!
И словно эхо второй голос:
— Да, мамочка!
Стало понятно, что дети балуются. Лена сложила в косметичку тушь, губную помаду и несколько дорогих женских аксессуаров, снова наклонилась к зеркалу, заглянула в самую глубину серых глаз, подмигнула сама себе и еще раз крикнула: — Я иду проверять! Кто не готов, тот к бабушке не едет!
В детской прозвучало два одновременных визга, что-то упало, и дети, судя по стуку маленьких пяток о паркетный пол, стали бегать по комнате, пытаясь одеться до того, как мама обнаружит, что они совсем еще не готовы к отъезду.
— Так, кто тут у нас нарушитель порядка? – произнесла Лена грозным тоном, входя в просторную детскую.
— Это не я! – взвизгнул Женька, и попытался просунуть голову в узкий воротник цветастого свитера.
— Это не я, мамочка! – деловито отчеканила Юля, натягивая до самой груди белоснежные колготки, и кряхтя от усилий.
— А мне кажется, — притворяясь сердитой, продолжала Лена, — что кто-то все же хочет остаться дома.
— Не я! – одновременно выкрикнули дети.
Лена помогла Женьке надеть свитер, расправила его на животе, подвернула воротничок и длинные рукава. Затем поправила на Юле юбку, которую та натянула поверх колготок.
В комнату заглянул отец семейства.
— Ну что, банда, все готовы? Космический корабль уже прогрел свои двигатели и ждет на стартовой площадке своего капитана.
— Папа, не капитана, а командира! – прокричал Женька.
— Тише! – одернула его мама. — Чего ты так кричишь?
— А кто сегодня командир корабля? – спросил Женька более сдержано.
— Сегодня командиром корабля буду я, — с холодной серьезностью ответил отец. – А вы будете пленными космическими пиратами, которых наш корабль должен доставить на Альфа Центавру.
— Классно! – снова выкрикнул Женька, и поймал на себе строгий мамин взгляд.
— А почему пиратами? – поинтересовалась Юля, закинув голову, чтобы мама не прищемила ей подбородок молнией куртки.
— Потому что вы балуетесь и визжите, как маленькие поросята, — ответила Лена.
— Поросята не балуются, они хрюкают, — сумничала Юля.
— Смотрите, какие грамотные пираты! С ними нужно держать ухо востро! – хмуря брови, заметил отец.
— Санечка, мы уже выходим, — не поворачиваясь к мужу, сказала Лена и натянула вязаную шапку на Женькину голову.
— Садитесь в машину, а я вынесу сумки. Следи, чтобы пираты не сбежали!
— Слушаюсь, мой командир! – отчеканила Лена, отдав правой рукой честь.
***
— Пушкин, где твое? – крикнул приемщик стеклотары в сторону сутулой пожилой женщины. Та засуетилась, переставляя с места на место потрепанные сумки с пустыми бутылками.
— Ну, давай сюда! Чего ты там топчешься? – поторопил приемщик.
Женщина стала выставлять бутылки в проволочные ящики, сортируя их по форме и цвету.
— А почему Пушкин, это ж баба? – спросил у приемщика стажер – мужчина неопределенного возраста с одутловатым багровым лицом.
— Потому что Наталья Николавна, — с выражением ответил приемщик.
— Ну и что? – удивился стажер.
Приемщик задумался.
— А черт ее знает? Пушкин и Пушкин. Ее все тут так называют: то Наталья Николавна, то Пушкин. То ли у Пушкина няня была Натальей Николавной, то ли мать…
— Не-е-е, — протянул стажер. – У Пушкина Арина Родионовна была няней! Это я точно помню. А Наталья Николаевна – это, наверное, Ростова. Наташа Ростова.
— Из анекдота, что ли? – нахмурился приемщик.
— Из Пушкина…
— Ростова, давай быстрей! Очередь уже за тобой, — крикнул приемщик женщине и усмехнулся, качнув головой.
Получив за стеклянную тару несколько купюр и два полтинника мелочью, Наталья Николаевна зашла в магазин, купила половину свежего батона, молока в полиэтиленовой упаковке, килограмм картошки, два помидора, три сосиски и бутылку водки. А на стойке у кассы она взяла шоколадный батончик.
— Здравствуй, Наденька! – обратилась женщина к кассиру, когда та стала пробивать ее покупки.
— Здрасьте, теть Наташ! – ответила кассир, не поднимая взгляда на пожилую покупательницу. – Кому это вы водку взяли?
— Себе, — смутилась Наталья Николаевна. – Попраздновать решила…
— Так вроде нет сегодня праздника, — удивилась кассир.
— День рождения у меня, — почти прошептала женщина.
— А! Так с днем рождения вас! – поздравила кассир. – Сорок два пятьдесят.
Наталья Николаевна рассчиталась, сложила покупки в потертый шелестящий пакет и вышла из магазина. Холодный мартовский ветер стегнул ее по щекам. Зима в этом году затянулась.
***
— Как зима затянулась! – заметила Лена, когда муж припарковал машину между двух почерневших от пыли сугробов.
— В декабре еще почистили, а снег так и не вывезли, — сказал Саша, аккуратно открывая дверцу, стараясь не зацепить застывшую грязную корку огромного сугроба, оставленного дворниками после декабрьских снегопадов. – За что деньги платим?
— Пираты, на выход! – обратилась Лена к детям, которые от тепла в салоне задремали на заднем сидении.
— Мама, мы космические пираты! – встрепенулся Женька и распахнул дверцу автомобиля.
Юля сонно нащупала ручку двери и выбралась из машины.
— Дети, я прошу вас, ведите себя прилично! Не забывайте, что сегодня бабушкин день рождения. Давайте, ей устроим праздник, а не вам! Договорились?
— Хорошо, — ответила сонная Юля.
— Договорились! – крикнул Женька, поскользнулся, упал и расхохотался. Юля тоже рассмеялась.
Саша с пакетами подарков и продуктов шел позади жены, которая за руки вела к парадному входу Женьку и Юлю. Навстречу им вышел пожилой мужчина с седым коротко подстриженным венцом вокруг гладкой лысины. Он был в кожаной куртке с меховым воротником, накинутой на плечи поверх белой накрахмаленной рубашки, в черных костюмных брюках с отпаренными стрелками и в лакированных туфлях. Мужчина раскинул руки навстречу детям, и куртка соскользнула с его плеч на землю.
— Кто это к нам приехал? – обратился он к детям, не обращая внимания на упавшую куртку. Дети бросились в его объятия.
— Привет, дедушка Паша! – крикнула Юля.
— Мы космические пираты! — вместо приветствия выпалил Женька.
— Здравствуйте, мои дорогие! – обнимая детей, сказал мужчина. – Мы уж заждались, — посетовал он, обращаясь к Лене.
— Здравствуйте, дядя Паша! – ответила на приветствие Лена, подняла с земли куртку и накинула ее на стариковские плечи.
— Привет, Пал Андреич, — поздоровался Саша. – Собирались долго. Потом, пока на заправку заехали, в магазин…
— Да ясно, ясно. Я так спросил, — оправдался Павел Андреевич, обнял сначала Лену, расцеловав ее в щеки, а потом обнял Сашу и попытался принять у него пакеты.
Саша отстранил руки с покупками.
— Пал Андреич, я сам донесу. Вы двери открывайте и лифт вызывайте.
— Да, да, Сашенька! Конечно!
Павел Андреевич прижал брелок к магнитному замку железной входной двери. Замок запищал, и Павел Андреевич отворил дверь, пропуская вперед детей, приемную дочь и зятя. Когда Саша вошел, тесть легонько, с любовью похлопал его по спине и произнес:
— Эва, как зима нынче затянулась!
***
В прихожей раздался звонок. Наталья Николаевна вздрогнула от неожиданности, сняла фартук и повесила на крючок у холодильника. Пройдя в прихожую, она посмотрелась в зеркало у вешалки, разгладила ладонями юбку, поправила волосы и заглянула в глазок. Еще мгновение помешкала, а затем щелкнула замком и отворила дверь. На пороге стоял пожилой мужчина в коричневом осеннем плаще с оборванной нижней пуговицей и лоснящимися на локтях рукавами. Черная вязаная шапка была натянута на самые брови. Мужчина вздрагивал от холода, но старался не выказать озноба. Он переваливался с ноги на ногу и мял в руках букетик гвоздик.
— Привет, именинница! – произнес мужчина, и Наталья Николаевна заметила, как дрожат его посиневшие губы.
— Юра, да ты продрог совсем! Проходи, раздевайся. Я тебе сейчас чаю горячего налью.
— Это тебе, — произнес гость, входя в прихожую и протягивая хозяйке три гвоздики. – С днем рождения!
— Спасибо! Проходи-проходи, раздевайся. Не стой, как истукан, — суетилась Наталья Николаевна, приняв цветы и доставая из тумбочки мужские комнатные тапочки. – Мой руки и проходи в кухню. У меня уже все готово.
Юрий Петрович, так звали продрогшего гостя, смял шапку и сунул ее в карман. Затем расстегнул плащ, неторопливо и как-то неуклюже снял его и повесил на вешалку, наклонился к зеркалу, пригладил ладонями редкие седые волосы, надел тапочки и вошел в ванную комнату. Он долго грел руки под струей горячей воды. Перед выходом еще раз оглядел себя в зеркале, снова поправил волосы и прошел в кухню.
Кухонный стол был накрыт желтой полиэтиленовой скатертью. Посередине стола стояла ваза с тремя гвоздиками, рядом бутылка водки, покрытая инеем, и две стеклянные рюмки. Две тарелки, две вилки и два столовых ножа, глубокая тарелка с картофелем-пюре, несколько отваренных сосисок на блюдце, порезанный дольками помидор — все было готово к празднованию дня рождения хозяйки.
Наталья Николаевна хотела подогреть чайник, но Юрий Петрович остановил ее.
— Не надо. У нас, я вижу, есть чем согреться, — произнес он, кивая в сторону бутылки с водкой. — Этим, оно как-то надежнее будет! До костей, так сказать.
— Ну, хорошо, тогда чай позже попьем. После ужина, — согласилась Наталья Николаевна. – Юрочка, садись вот сюда, к окну, — она выдвинула из-под стола табурет. – Тебе тут дуть не будет? Сегодня вроде ветра нет.
— Нет, но все равно холодно, — произнес Юрий Петрович, подсаживаясь к столу. – Что-то в этом году зима такая лютая!
— И длинная, — поддержала гостя Наталья Николаевна.
***
Дети поели и были отправлены в кабинет смотреть мультфильмы. Павел Андреевич по традиции сидел во главе стола и руководил разливом напитков. Они с Сашей пили грузинский коньяк. Лене и Наталье Николаевне Павел Андреевич наливал полусладкое красное вино.
— Вот ты, Саша, говоришь, — продолжал, наполнив рюмки, Павел Андреевич, — что и время, и Вселенная бесконечны. А как это можно себе представить?
— Да и не нужно представлять, — отвечал зять, вытирая губы салфеткой. – Просто примите как аксиому. Многие, очень многие не могут себе представить бесконечности. Но я могу. Вот посудите сами, — Саша обращался не только к Павлу Андреевичу, но и к женщинам. – Допустим, что где-то далеко, за пределами досягаемости всех телескопов, все же есть граница Вселенной…
Саша соединил ладони, уперев друг в друга средние пальцы так, что руки его обрисовали некую сферу.
— Допустим, что это и есть граница Вселенной, ее край. Ну, а дальше-то что? Ведь за любой край, за любую черту можно сделать еще один шаг. И второй. И десятый. Если задуматься, то края быть не может, потому что за этот условный край всегда можно заступить.
Но речь я не об этом вел. Я говорил о том, что в мире, во Вселенной, в пространстве и во времени все взаимосвязано. Все пространство, это как один целый организм. И мы в этом огромном, бесконечном организме – клетки. Нет, молекулы… Атомы… Но каждый, каким бы ни был маленьким, мелким, все же выполняют свою роль, отведенную ему пространством.
Вся Вселенная – это рациональная система, в которой все происходит для чего-то и влечет за собой определенные последствия. Ну, вот смотрите: если бы у Натальи Николаевны день рождения был в какой-нибудь другой день, мы бы к вам сегодня не приехали. То есть, я не вырулил бы утром на дорогу и не заехал бы на заправочную станцию, где дал заправщику двадцать гривен. Заправщик не порадовался бы моей щедрости. Он не купил бы на эти деньги чекушку, не выпил бы ее перед тем, как идти домой. Захмелев, он не пошел к жене, а решил продолжить пить и пошел к другу, купив по дороге самогон. С другом они выпили, поссорились, подрались, и друг ударил заправщика ножом…
— Саша, ну что за фантазии? – возмутилась жена.
— Нет-нет, Леночка, не перебивай, пожалуйста! – попросил Павел Андреевич. – Мне очень интересно дослушать ход мыслей Александра.
— Так вот, — продолжал Саша. – В этом случае совершенно непонятно, доброе ли дело я сделал, дав заправщику двадцать гривен, или я лишил его жизни. Знай я о результате своей щедрости, о том, что эта двадцатка приведет его к смерти, разве отблагодарил бы его? Разве, давая ему деньги, мог я предположить, что это приведет его в могилу? Но я не могу винить себя в его смерти, потому что я не провидец. Потому что, даря, не думал, что совершаю зло. Однако Вселенная гораздо мудрее и дальновиднее меня. Мне – человеку, не дано распознать ее рациональности, ее мудрости. Я ограничен мгновением. Тем мгновением между прошлым и будущим, в котором заключена наша жизнь. А для Вселенной время не существует в нашем привычном восприятии. У Вселенной нет прошлого и будущего. Ее время так же бесконечно, как и ее пространство. И именно Вселенная подтолкнула меня заплатить этому заправщику, потому что знала результат моего поступка. Именно Вселенная вычеркнула его – заправщика – из списка нужных в ее системе элементов. Фактически, она убила одну из отработавших своих клеток моими руками, моим, на первый взгляд, безобидным поступком.
— Что ж получается, — задумчиво произнесла Наталья Николаевна. – Выходит так, что самый добрый и искренний наш поступок может привести к трагедии…
— Получается так, — перебил ее Павел Андреевич, — что нет в мире абсолютного добра? Все, что мы ни делаем, все имеет свои последствия. И неизвестно, хорошими они будут или нет.
— Но как же жить с таким знанием? Как жить с пониманием того, что каждый твой поступок может принести кому-то несчастье? Даже, самый безобидный поступок. Даже, самый добрый, — с негодованием проговорила Наталья Николаевна.
— Да нужно просто жить собственной оценкой своих поступков, своих мыслей, — отвечал Саша. – Раз уж Вселенная так устроила человека, что не дала ему дара предвидения, то и результат своих поступков нужно оценивать в данный момент ощущением собственного сердца, согласием со своей совестью. Если считаете, что делаете добро, то и записывайте этот поступок в список добрых дел, а если сомневаетесь, то и не делайте. Живите мигом между прошлым и будущим.
— Ну, тут я с тобой не соглашусь, — возразил тесть. – Если не задумываться о последствиях, то можно такого, брат, наворотить в этот миг, что и будущего не будет, и о прошлом вспоминать будет некому. У нас в ракетных войсках нельзя не задумываться о будущем, иначе все человечество можно стереть с лица земли…
— Вы, Павел Андреевич, не совсем меня поняли, — перебил отставного полковника зять. – Я ведь специально ударение поставил, что совесть наша будет лучшим мерилом добра и зла. Если, к примеру, вы кнопку нажмете и ракету запустите, вы ведь будете понимать в этот момент, что ракета ваша город уничтожит со всеми больницами, школами, яслями? Вы ведь осознаете, что поступок этот принесет зло? Вот это понимание, это осознание и есть ваша совесть. И держа палец на кнопке, вы решаете: изменить будущее или нет. Вы решаете: принести в мир зло или остановить его.
— Ну… Это, конечно, верно, — согласился Павел Андреевич.
— Хорошо, — вмешалась в разговор Лена. – А если не так глобально смотреть? Если не ракеты, если это обычные, заурядные поступки и слова? Те, которыми мы ежедневно вокруг себя сорим. Как мне принять правильное решение, если я не знаю его последствий? Ну, например… — Лена на мгновение запнулась, пытаясь подобрать яркий пример. – Ну, например, если в семье родился ребенок-инвалид. И если нет никакой надежды на его выздоровление. Как быть? Оставлять ему жизнь на мучение его самого и его родителей или сдать его в приют, где с ним будут мучиться чужие люди за свои мизерные зарплаты? Мучиться сами и его мучить. Или его следует усыпить, чтобы избавить всех от мучений?
Все устремили взгляды на Сашу. Тот смутился, но решил отвечать.
— Мне трудно в этом случае найти абсолютно верное решение, — начал он. — Потому что я, как и все люди, не могу видеть будущего, а, следовательно, не могу знать, для чего Вселенной нужно было рождение такого ребенка. Но раз уж это произошло, то, наверное, для чего-то это все-таки нужно. Возможно, чтобы что-то дать понять его родителям, возможно, что-то позволить осмыслить его воспитателям в приюте. Но, если говорить именно о моем мнении, если измерить такую ситуацию мерилом моей совести, то я бы, наверное, решил все же такого ребенка усыпить…
— А если это твой собственный ребенок? – спросила Лена. – Ты что, готов убить собственного ребенка?
— Наверное, да, — немного подумав, отвечал Саша. – Конечно, при условии, что у него нет ни малейшего шанса на выздоровление, на полноценное развитие…
— Ты сам не понимаешь, что говоришь! – возмутилась Лена и встала из-за стола. – Я детей проверю, — она вышла из комнаты.
— Леночка, ты что, обиделась? – крикнул вслед жене Саша, но Павел Андреевич прервал его.
— Она сейчас вернется, — успокоил отставной полковник зятя. – Горячая. Вся в мать, — он кивнул головой в сторону Натальи Николаевны. Та сидела, задумавшись, и не обратив внимания на слова мужа, словно мыслями улетела в забытые дали прошлого.
— Мать, — окликнул жену Павел Андреевич, – возвращайся на землю.
Наталья Николаевна встрепенулась, словно от внезапного сна, встала и, не произнеся ни слова, вышла вслед за дочерью.
— Что это с ними? – удивился Павел Андреевич.
— Не знаю, — пожал плечами зять. – Может, я что-то такое сказал…
— Не бери в голову, — успокоил его Павел Андреевич. – Женщины!
Мужчины подняли рюмки, звонко чокнулись и выпили.
— Гляди-ка, опять снег повалил! – повернувшись к окну, произнес Павел Андреевич.
***
Юрий Петрович сам наливал и сам выпивал. Наталья Николаевна выпила вместе с гостем только первую рюмку водки, поддержав тост, которым Юрий Петрович поздравил ее с днем рождения. Он быстро пил, снова и снова наливая себе в крошечную рюмку, мало закусывал и скоро пьянел. Язык его заплетался, а после половины бутылки мысли стали путаться, то возвращаясь в момент происходящий, то улетая в какие-то воспоминания, которые злили Юрия Петровича, но чем именно — понять этого он и сам не мог. Просто злили. В эти моменты, он замолкал, скрипел зубами, сжимал кулаки. А один раз так сильно ударил по столу, что Наталья Николаевна дернулась всем телом и стала уговаривать своего захмелевшего гостя лечь спать. В эту минуту осознание реальности снова вернулось к Юрию Петровичу.
— Я вот что думаю, мать, — сказал Юрий Петрович, потянувшись рукой к бутылке.
— Юра, остановись! – оттолкнув его руку, воспротивилась Наталья Николаевна. – Ты ведь уже пьян до чертиков.
Юрий Петрович согласился с женщиной, кивнул головой и продолжил.
— Вот что я думаю, уважаемая Наталья Николавна: жизнь – она очень такая мудреная штука. Очень такая вся перекрученная. Кто-то даже говорит, что в спираль…
Юрий Петрович на мгновение замолк, прищурился, что-то представляя в своем воображении, затем вытянул правую руку, растопырил пальцы и, крутанув ладонью, изобразил виток спирали.
— Все в этой жизни сплетено в этой спирали. Все завязано, как в морской узел. Я вот думаю иногда, что, если бы я не пил, то был бы сейчас совсем другим человеком. Может, даже офицером… Полковником… Вот! – заключил Юрий Петрович и снова потянулся за бутылкой, но уловив обреченный взгляд именинницы, почему-то остановился, глубоко вздохнул, наколол на вилку обжаренную сосиску, откусил от нее, долго-долго жевал и, в конце концов, продолжил свои сбивчивые рассуждения.
— Я ведь тогда в мореходное поступил. Два курса закончил. А тут Верка родила. Помыкались-помыкались мы с ней, и бросил я училище. Пошел на завод. Учеником. Бригада большая. То день рождения у кого, то именины, то поминки. Так от недели к неделе. А потом и изо дня в день… Закружила жизнь в своей спирали. Переломала, как в жерновах. Второго Верка рожать не захотела. Аборт сделала. У частника. А ты ж сама знаешь, какие времена были. Частник этот сволочью оказался, инфекцию какую-то занес. У нее осложнение, воспаление там, заражение и…
Юрий Петрович утер ладонью покатившуюся по щеке слезу, взял бутылку, налил себе полную рюмку, выпил и занюхал кусочком белого хлеба.
— А я вот теперь и думаю: если бы я не пил, то она родила бы второго. И жили бы мы нормально с двумя детьми, как все вокруг жили. И Верка жива была бы, и Катюху тогда бы в детдом не забрали. Работал бы на заводе. Бригадиром стал бы. Мастером… И сам ведь виноват во всем. Сам! И водка эта проклятая…
Он снова взял бутылку, налил и выпил. Наталья Николаевна сидела молча, только наблюдая, как гость ее плачет и пьет.
— Наташка, хорошая ты баба! – заключил, вдруг, Юрий Петрович. – Хорошая ты! – повторил он с выражением. – А давай поженимся, а?! К чертовой матери эту спираль с ее витками! Поженимся! Я к тебе перееду… Пить брошу… Не веришь? Брошу! Клянусь тебе! Наташка… Наташенька…
Юрий Петрович неожиданно протянул руку и вцепился в запястье Натальи Николаевны. Она попыталась высвободиться, но сильные пальцы, как в тиски зажали ее тонкие косточки.
— Юра, ты что? Прекрати! – вскрикнула Наталья Николаевна, но гость не отпускал ее руки.
Он встал на ноги, резко потянул женщину к себе и, замкнув в объятиях, впился в ее губы своими влажными губами, пахнув в лицо запахом свежего и вчерашнего алкоголя. Наталья Николаевна резко отвернулась, стала ругать его и стучать кулаками по спине. Юрий Петрович рванул на ней блузку и исцарапал щетиной шею, пытаясь дотянуться губами к груди женщины. В этот момент его покачнуло, и чтобы удержаться на ногах, мужчине пришлось схватиться руками за стол. Наталья Николаевна воспользовалась моментом и прошмыгнула в ванную комнату, запершись на щеколду. Юрий Петрович осмотрелся по сторонам, увидел на столе бутылку с водкой, присел на табурет, наполнил рюмку, выпил, снова налил, снова выпил, откусил кусочек сосиски и стал его пережевывать, уйдя в какие-то дебри своих воспоминаний. Затем голова его склонилась к столу, он положил под нее руку и заснул.
Наталья Николаевна рассматривала перед зеркалом исцарапанную шею и разорванный воротник не старой еще блузки.
— Идиотка! В который раз на одни и те же грабли, — прошептала она своему отражению. — Ведь ему в рот и капли нельзя! А ты со своим днем рождения…
Слезы потекли из глаз Натальи Николаевны. Она утерла их ладонями, затем умыла лицо и вытерла полотенцем. Еще раз посмотрев в зеркальное отражение и глубоко вздохнув, женщина отперла дверь и вышла из ванной комнаты. Она вошла в кухню и стала убирать со стола. Потом вдруг присела на табурет, долго смотрела на кружащий за окном снег, взяла в руку бутылку с водкой, замерла на несколько секунд, затем опрокинула бутылку и сделала из горлышка несколько больших глотков. Напиток огнем обжег небо и горло. Женщина закашлялась и залилась слезами.
Через несколько минут алкоголь расслабил ее и снял тяжесть с сердца. Она равнодушно посмотрела на спящего своего гостя, так же равнодушно посмотрела на завируху во дворе. Потом посмотрела на переплетенные линии судьбы на своих ладонях.
— Все закручено в спираль, — произнесла она, обращаясь к ладоням. – Все было бы по-другому, если бы я тогда не сделала аборт… Если бы я оставила его ребенка… Все было бы по-другому… Все…
Метель подняла захмелевшую женщину над крышами домов, над городом, над землей и закружила, закружила в спирали воспоминаний ушедших дней и в вероятности иных судеб, которые могли бы быть ее, если бы она оставила тогда его ребенка.
***
— Мама, пусть они у тебя ночуют. Мы завтра утром заедем, заберем, — предложила Лена, глядя, как оба ее ребенка спят на диване перед включенным телевизором.
— Конечно, доченька. Пусть остаются. Но вы-то как поедете? Саша ведь выпил! – разнервничалась Наталья Николаевна.
— Саша уже вызвал водителя. Через десять минут машина приедет.
— А! Ну, слава богу, — успокоилась мать. – Так ты иди, собирайся. Я их сама уложу.
— Спасибо, мамочка! – поблагодарила Лена и обняла Наталью Николаевну за шею. – Я тебя люблю, — прошептала она в самое мамино ухо, и поцеловала в мягкую щеку.
— Я тоже тебя люблю, доченька, — ответила мать и едва сдержала слезы нежности.
Дети уехали. Внуки спали на разложенном в кабинете диване. Муж, Павел Андреевич, отставной полковник, почетный пенсионер, кавалер нескольких орденов, спал на кровати в спальне. Наталья Николаевна обошла все комнаты, поправила домочадцам одеяла, выключила в комнатах свет. Затем она вошла в кухню, вымыла и расставила посуду, которая осталась после застолья, протерла полотенцем рюмки и бокалы, поставила в холодильник все, что не доели. Хотела уже ложиться, но снег за окном, этот странный, несвоевременный мартовский снег заворожил ее взгляд. Наталья Николаевна выключила в кухне свет, подошла к окну и замерла, увлеченная беспорядочным кружением миллиардов снежинок, похожих на миллиарды звезд. Она вспоминала. Вспоминала свою жизнь, вспоминала своего первого мужа.
Толик работал на буровой. Вахтовым методом. Он уезжал на три месяца, а потом целый месяц был дома. Это было самое счастливое время, когда он целый месяц был рядом с женой, рядом с ней. Рано утром она уходила на работу, а он еле-еле вставал. Сонный, но вставал. И махал ей рукой из окна кухни. Каждый день, каждое утро. Она спускалась по лестнице, доходила до одного и того же места во дворе и поворачивалась к окну, чтобы помахать ему в ответ. Целый месяц она знала, что, повернувшись сейчас, обязательно увидит знакомый силуэт, машущий своей большой ладонью ей вслед.
А потом, в следующие три месяца, когда его не было в окне, она все равно по привычке поворачивалась и поднимала руку, чтобы взмахнуть ему. Но вспоминала, что его нет, и улыбалась своей рассеянности.
Но однажды ночью ей позвонили и сказали, что на буровой случился пожар. И что Анатолий Александрович сделал все, что мог, чтобы спасти людей, попавших в огненную западню. Сказали, что он поступил, как настоящий герой. Сказали, что его обязательно наградят… Посмертно…
А потом ее попросили освободить квартиру. Для другой семьи, глава которой работал на буровой. А потом она узнала, что беременна. А потом подруги сочувствовали: как же она одна будет с ребенком справляться? А потом она ходила к какому-то частнику, чтобы он в домашних условиях сделал ей аборт. И пришла в назначенный день… Но не смогла… Не решилась…
Она не смогла потерять еще одну жизнь, которую оставил ей любимый человек. Не смогла лишить его – любимого мужчину – этой запоздалой радости, радости отцовства. Не смогла прервать цепочку продолжения его рода, не смогла убить, не смогла предать… Предать любимого, который так хотел этого ребенка.
Наталья Николаевна стояла около окна и утирала ладонью слезы, катящиеся и катящиеся по ее щекам. Она плакала и молилась:
Отче наш, иже еси на небесех!
Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое,
Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь;
И остави нам долги наши…
Она молилась и плакала:
Спасибо тебе, Господи, что отвел меня от греха смертного! От убийства моей кровиночки. Как могла я тогда сомневаться, как могла допустить мысль о том, чтобы убить моего ребеночка, мою Леночку! Чтобы убить вместе с ней Женечку и Юляшу, чтобы разрушить счастье Санечки — их отца! Как могла я себе помыслить об иной судьбе, об ином счастье? И возможно ли было бы счастье без моей доченьки, без ее семьи… Господи, спаси и сохрани их всех, как когда-то сохранил мою душу! Ибо твое есть царство, и сила, и слава во веки веков. Аминь… Метки: Литературный биеннале